На этот раз Максин не рассмеялась; во взгляде ее мелькнула горечь.
— Мне очень жаль, что я принесла тебе эти дурацкие журналы, — вздохнула она. — Сейчас тебе не стоило их читать.
— Пожалуйста, не надо извиняться. Ты поступила совершенно правильно. На самом деле я ждала чего-то подобного. Кстати, что пишут о тебе? Или тебе неприятно об этом говорить?
— Почему же неприятно, — вновь испустила тяжелый вздох Максин. — Я человек закаленный, всякое про себя слыхала. Пишут, что я эксплуатировала Тодда. Вертела им, как хотела. Думала только о собственной выгоде и пренебрегала его интересами. И так далее, и тому подобное.
— И как ты к этому относишься?
— Иронически. Меня это уже не задевает. Привычка, знаешь ли. Меня в каких только грехах не обвиняли. Но когда Тодд был жив… — Максин внезапно осеклась и поднялась со стула. — Ладно, хватит об этом. Все равно мы не можем им помешать. Желтая пресса будет обливать нас грязью сколько угодно, и люди будут в это верить. Или не верить, если им так заблагорассудится. — Максин наклонилась и поцеловала Тэмми в щеку. — Думай только о своем здоровье. Доктор Зондл… Ведь его фамилия Зондл?
— По-моему, да.
— Странная фамилия. Похожа на название дешевого белого вина. Так вот, доктор, как бы там его ни звали, считает, что ты — поразительная пациентка. На это я ему сказала: «Я всегда знала, что Тэмми — поразительная».
Тэмми крепко сжала руку Максин.
— Спасибо тебе, Максин. Спасибо за все.
— Не благодари, — покачала та головой. — После того, что мы пережили вместе, нам надо держаться друг за друга. Ладно, до завтра, И еще, хочу тебя предупредить. Теперь, когда ты стала знаменитостью, медсестры и сиделки наверняка начнут засыпать тебя вопросами. А потом продавать твои ответы журналистам. Так что держи рот на замке. И не верь никому. Помни: самое искреннее участие может обернуться обманом.
Максин навещала Тэмми каждый день и всякий раз приносила новые журналы. Но как-то раз, недели через три после того, как Тэмми пришла в себя, Максин извлекла из сумки нечто более увесистое, чем глянцевые журналы.
— Помнишь нашего Нормана Мейлера?
— Детектива Руни?
— Его, паршивца. Правда, теперь он детектив в отставке, Мартин Рэй Руни. Так или иначе, он завершил свой труд, и нашелся подонок издатель, который счел его писанину пригодной для публикации и выпустил книгу со сверхъестественной скоростью — всего за три недели. Новоиспеченный шедевр перед тобой.
— О господи!
— Взгляни. Вот оно, создание коповского пера. Так сказать, во всей красе и славе.
Книга была невелика — не более трехсот страниц толщиной, — однако недостаток объема щедро возмещался бьющей в глаза амбициозностью. На спинке обложки сообщалось, что ни один из голливудских триллеров не идет в сравнение с рассказанной здесь историей. На лицевой стороне красовалась фотография дома в каньоне Холодных Сердец, а над ним, меж облаками, парил демон.
— Этот гад утверждает, что я, ты и женщина по имени Катя Лупеску действовали заодно, — сообщила Максин. — Как три ведьмы из «Макбета».
— Ты хочешь сказать, что уже прочитала это?
— Так, пролистала. Кстати говоря, не самая плохая книга из тех, что попадали мне в руки. И наши имена написаны правильно. Что же касается всего прочего… Господи боже! Даже не знаю, как тебе это описать. Какая-то мешанина из заплесневелых голливудских мифов, параллелей с делом Мэнсона и зануднейших описаний детективного расследования. Главная фишка состоит в том, что все мы, по убеждению проницательного автора, участники заговора.
— Какого еще заговора?
— Вот этого наш милейший коп не объясняет. Утверждает только, что Тодд узнал о заговоре и был убит. Такая же участь постигла официанта Джоя и Гарри Эппштадта. Правда, насчет последнего он замечает, что у многих в Голливуде были причины желать его смерти.
— Я и не знала, что книгу можно выпустить так быстро. А главное, так быстро написать.
— Дурное дело не хитрое. А ты можешь себе представить, что Руни уже получил за нее аванс в двести пятьдесят тысяч долларов? Неплохо этот мерзавец на нас нажился, правда?
Тэмми взяла книгу — которая называлась «Адский каньон» — и принялась медленно ее листать.
— Ты не знаешь, ему удалось поговорить с Арни?
— При беглом просмотре славное имя Арни мне не встретилось. Но может, я что-то пропустила.
— О, да тут и картинки есть, — заметила Тэмми.
Действительно, в середине книги была помещена небольшая подборка фотографий. Вероятно, Руни — или тому, кто на него работал, — пришлось приложить немало усилий, чтобы добыть эти снимки из архивов любителей немого кино. На одном из них была изображена Катя Люпи в вечернем платье, столь прозрачном, что оно казалось сделанным из воздуха. Другая запечатлела целую группу — Катя, Мэри Пикфорд, Дуглас Фэрбенкс, Теда Бара, Рамон Наварро и множество прочих знаменитостей на пикнике в саду, в каньоне Холодных Сердец. На заднем плане, отделенный от Кати несколькими рядами улыбающихся гостей, стоял Биллем Зеффер.
Тэмми захлопнула книгу.
— Что, больше не хочешь смотреть?
— Я почитаю ее потом. Не сегодня.
— Я вот что думаю. Доктор Зинфэндель, или как его там, — Тэмми улыбнулась намеренной оговорке Максин, — сказал мне, что ты сможешь выйти отсюда через неделю, самое большее через десять дней. По-моему, тебе не стоит сейчас возвращаться домой. Может, ты пока поживешь у меня в Малибу? Конечно, если это место не пробуждает в тебе горьких воспоминаний.
Тэмми уже не раз с тревогой задумывалась о том, как будет жить, когда выйдет из госпиталя; услышав предложение Максин, она от облегчения залилась слезами.
— Господи, я не думала, что тебе так тяжело даже слышать о Малибу, — испугалась Максин.
Тэмми улыбалась сквозь слезы.
— Нет, что ты, я очень рада Я с удовольствием поживу у тебя.
— Вот и отлично. Тогда я пошлю Даниель — это моя новая помощница — в Сакраменто за твоими вещами. Не возражаешь?
— Не возражаю. Это будет здорово.
Девять дней спустя Тэмми выписалась из госпиталя, и Максин отвезла ее в Малибу, в свой особняк на берегу океана. На этот раз дом Максин показался Тэмми не таким уж большим и роскошным; теперь, когда в саду не горели разноцветные лампочки, а вокруг не сновали роскошные машины, битком набитые знаменитостями, дом выглядел ничем не примечательным богатым жилищем. Возможно, потому, что за время, прошедшее после первого визита сюда, Тэмми успела близко узнать Максин (да, это было очень странно — привязаться к женщине, которую она ненавидела долгие годы, и ощущать, что привязанность эта взаимна). Атмосфера враждебности, витавшая здесь прежде, развеялась без остатка. Конечно, архитектура и убранство виллы не вполне отвечали вкусам Тэмми (точнее, ее материальным возможностям), однако она не могла не признать, что все вокруг современно, стильно и элегантно. На второй или на третий вечер, когда они с Максин сидели в патио, обдуваемом ласковым морским бризом, и попивали вермут, Тэмми спросила, кто оформлял дом — сама хозяйка или профессиональный дизайнер.
— О, обычно я говорю, что сама купила и расставила все до последней вазы. Но это наглая ложь. Все тут сделано чужими руками. Кстати, картины выбирал Джерри. Он знаток по этой части. Почти все голубые хорошо разбираются в живописи. И вообще в искусстве. Кстати, о Джерри, — продолжала Максин. — В следующий уик-энд он намерен прилететь в Калифорнию повидать приятеля, который лежит в больнице. Наверняка он позвонит мне. Как ты к этому относишься? Если не хочешь, можешь с ним не встречаться.
— Нет, что ты, Максин. Я уже совсем здорова. Чувствую себя отлично. И ничего не имею против встречи с Джерри.
Глава 2
Однако вышло так, что в следующую субботу, когда прибыл Джерри, Тэмми чувствовала себя далеко не лучшим образом. Доктор Зондл предупредил ее, что в какие-то дни последствия травмы могут сказываться сильнее, и этот день явно оказался одним из неудачных. Впрочем, виной тому была сама Тэмми. Как раз накануне она решила совершить небольшую прогулку по берегу. Солнце светило так ярко, а ветер был так свеж, что она утратила счет времени и вместо двадцати минут бродила по песку больше часа. В результате женщина совершенно выбилась из сил, а назавтра все ее кости и суставы мучительно ныли. Поэтому Тэмми была не слишком настроена беседовать с приехавшим Джерри. Однако он даже не обратил на это внимания. Джерри болтал без умолку, совершенно не нуждаясь в ответных репликах собеседника; главной и излюбленной темой разговора были удивительные перемены, произошедшие в его здоровье.